Таинственный остров - Страница 80

Действительно, этот южный кит был гигантских размеров — не менее восьмидесяти футов в длину, и весить он должен был по крайней мере полтораста тысяч фунтов.

Млекопитающее лежало неподвижно, не пытаясь воспользоваться начавшимся приливом, чтобы выбраться в открытое море. Колонисты поняли причину этой неподвижности, когда обошли кругом гигантскую тушу, — кит был мёртв, и гарпун торчал в его боку.

— Значит, где-то поблизости недавно были китобои, — сказал Гедеон Спилет.

— Почему вы думаете? — спросил моряк. — А гарпун!

— Гарпун ничего не доказывает, мистер Спилет, — ответил Пенкроф. — Бывает, что раненный гарпуном кит проходит тысячи миль. Может быть, этого кита ранили где-нибудь в Северном Ледовитом океане.

— Однако… — начал Гедеон Спилет, не удовлетворённый объяснением моряка.

— Это вполне возможно, — прервал его Сайрус Смит. — Но давайте сначала осмотрим гарпун, может быть, на нём выгравировано название китобойного судна.

Пенкроф вырвал гарпун из бока кита и прочитал следующую надпись:

...

«МАРИЯ-СТЕЛЛА»

Вайн-Ярд

— Вайн-Ярд! — воскликнул он. — Да это ведь моя родина! И я «Марию-Стеллу» знаю. Прекрасное китобойное судно. Ах, друзья мои, подумайте только — судно из Вайн-Ярда!

Так как трудно было ожидать, что «Мария-Стелла» явится за загарпуненным ею китом, колонисты решили немедленно приступить к разделке туши, пока она не стала разлагаться.

Хищные птицы уже кружили над ней, и их пришлось отгонять ружейными выстрелами.

Кит оказался самкой, и вымя его было наполнено молоком, которое, по мнению естествоиспытателя Диффенбаха, вполне заменяет коровье молоко и не отличается от него ни вкусом, ни цветом, ни составом.

Пенкроф, некогда служивший на китобойном судне, руководил разделкой туши — довольно неприятным занятием, длившимся три дня. Никто не уклонялся от этой работы, даже Гедеон Спилет, так что моряк в конце концов признал его «вполне удовлетворительным китобойцем».

Китовый жир, разрезанный на куски по тысяче фунтов каждый, был растоплен в глиняных сосудах тут же на месте — колонисты не хотели отравлять воздух в окрестностях Гранитного дворца. Один язык дал около шести тысяч фунтов, а нижняя губа — четыре тысячи.

Кроме жира, надолго обеспечившего колонистов стеарином и глицерином, остался ещё китовый ус, который должен был найти какое-нибудь применение в хозяйстве, хотя на острове Линкольна ни зонтики, ни тем более корсеты не были в ходу. Верхняя челюсть кита была снабжена восемью сотнями роговых пластинок, заострённых на концах и представлявших как бы зубцы гигантского гребня. Эти зубцы, каждый по шесть футов длиной, стоящие густыми рядами, служат киту для того, чтобы задерживать тысячи мелких рыбёшек и моллюсков, которыми он питается.

Закончив разделку туши, колонисты вернулись к прерванным занятиям, предоставив кита морским птицам, которые быстро обклевали его до костей.

Но перед тем, как вернуться на верфь, инженер занялся какой-то операцией, возбудившей любопытство во всех колонистах. Взяв дюжину пластинок китового уса, он разрезал каждую на шесть частей и заострил с обеих сторон концы полученных полосок.

— Что вы делаете, мистер Смит? — спросил инженера Герберт.

— Это пригодится нам, чтобы убивать волков, лисиц и даже ягуаров, только не сейчас, а зимой, когда у нас будет лёд.

— Не понимаю… — начал Герберт.

— Сейчас поймёшь, мой мальчик, — прервал его инженер. — Зимой я сверну в спираль эти полоски и буду поливать их водой до тех пор, пока они совсем не обледенеют. Тогда я покрою ледяной катышек слоем жира и разбросаю по земле в местах, где водятся дикие животные. Что произойдёт, когда голодное животное проглотит эту приманку? Теплота его желудка растопит лёд, и спиралька из китового уса, распрямившись, проткнёт стенки желудка.

— Вот это остроумно! — воскликнул Пенкроф.

— Это не моё изобретение, а охотников-алеутов. Но нам эти приманки сэкономят порох и пули. Итак, подождём до зимы!

Между тем постройка судна подвигалась вперёд. Можно было уже видеть его очертания и предсказать, что оно будет обладать превосходными мореходными качествами.

Пенкроф работал невероятно мною. Надо было обладать его железным здоровьем, чтобы не поддаться усталости.

Товарищи потихоньку готовили ему награду за все его труды, и день 31 мая стал одним из самых счастливых дней в жизни моряка.

В этот день после обеда Пенкроф по обыкновению собирался вернуться на верфь, как вдруг чья-то рука опустилась на его плечо.

Это был Гедеон Спилет.

Журналист сказал:

— Куда это вы спешите, друг мой? Разве можно уже вставать из-за стола? Вы забываете про десерт, Пенкроф!

— Спасибо, мистер Спилет, мне не хочется сладкого.

— Ну, выпейте хоть чашку кофе!

— Тоже не хочется. Благодарю!

— Тогда, может быть, трубочку выкурите?

Пенкроф вскочил из-за стола: его добродушное лицо побледнело от волнения, когда он увидел, что журналист подносит ему трубку, набитую табаком, а Герберт — раскалённый уголёк.

Моряк хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни слова. Схватив трубку, он поднёс её к губам и, разжегши табак, сделал одну за другой пять-шесть затяжек.

Густое облако дыма окутало его со всех сторон, и из этого облака донёсся растроганный голос, повторявший:

— Табак! Настоящий табак!..

— Да, Пенкроф, настоящий и хороший табак, — сказал Сайрус Смит.

— Теперь на нашем острове нет ни в чем недостатка!